Index php showtopic поэзия плеяды. Thread поэзия плеяды. Плеяда поэтов (созвездие поэтов). И. Ю. Подгаецкая

Реформаторские задачи поэзии Плеяды. Трактат в трактате «Защита и прославление французского языка» (1549) Жоашена Дю Белле, ставший манифестом Плеяды. Призыв к подражанию и соревнованию с древними, уходу от жесткой жанрово-тематической системы, усовершенствование национального поэтического языка. Дружественные послания, особенность художественного языка и позиции, складывающейся в поэтическом содружестве. Поэзия Пьера де Ронсара (1524–1585), ее изысканность и чувственность, возвыщенность и земная простота. Циклы сонетов «Любовь к Кассандре», «Любовь к Марии», «Оды», «Гимны»: свободное и вдохновенное описание мира и человеческих чувств.

Тема 4.3. Возрождение в Испании. Мигель де Сервантес Сааведра «Дон Кихот»

Особенности социально-политического развития Испании в период культурного подъема (XV–XVI вв.): завершение Реконкисты (борьбы с арабским владычеством), развитие национального литературного языка. Развитие рыцарского романа, система куртуазных ценностей и авантюрно-фантастическое начало в испанском рыцарском романе. «Амадис Гальский». Развитие пасторального романа, поэзии. Сонет и романс.

Судьба Мигеля де Сервантеса (1547–1616), творчество: пасторальный роман «Галатея», новеллистика, драматургия. Пародийный замысел романа «Дон Кихот» и его воплощение. Роль мотива путешествия в «Дон Кихоте». Суровый дух романа. Картины Испании XVI века. Образ Дон Кихота – «человека, ужаснувшегося злу и начавшего с ним драться» (Е. Шварц). Столкновение книжных идеалов с суровой действительностью. Роль образа Санчо Пансы. Значение романа для европейской литературы.

Тема 4.4. Литература Англии эпохи Возрождении: Томас Мор «Утопия», Уильям Шекспир «Сонеты»

Расцвет гуманистической философии в Англии (XVI век). Оксфордский кружок гуманистов. Гражданская деятельность Томаса Мора (1478–1535) и его «Утопия»: критика существующих социальных порядков, картины общественного устройства, отвечающего идеальному состоянию личности. Мор как зачинатель жанра утопии в европейской литературе.

Сонет в Англии. Шекспира «Сонеты». Своеобразие композиции, развитие лирического сюжета, основные мотивы и философия цикла. Лирический герой, Друг и Смуглая леди. Новаторство Шекспира в создании пейзажа и литературного портрета.

Раздел 5. Литература Англии XVII-XVIII: Джонатан Свифт «Путешествия Гулливера», Даниэль Дэфо «Робинзон Крузо», поэзия Роберта Бернса

Тема 5.1. Развитие просветительских тенденций в английской литературе. Даниэль Дэфо.

Новое время как век науки, становления новой картины мира и мироощущения, характеризующегося противоречивостью: вера в знание и прогресс и скептицизм по отношению к всесильности науки. «Человек в бесконечности – что он значит?» (Блез Паскаль). Ослабление роли религии, переход мышления от умозрительного к экспериментально-познавательному. Изменения в социальной жизни: буржуазные революции в странах Европы (Англия и Нидерланды), формирование национального самосознания, возникновение периодической печати и литературной критики.

Бурная политическая жизнь, журналистская и литературная деятельность Даниэля Дэфо (1660–1731). Создание произведений широкого спектра жанров. «Робинзон Крузо» – гимн человеку и его разуму, краткое описания истории цивилизации в романе. Появление нового литературного героя – рефлектирующего труженика, обыкновенного человека, не сломленного необыкновенными обстоятельствами.

Тема 5.2. Роман Джонатана Свифта «Путешествия Гулливера»

Исторические и биографические корни сатирической природы творчества Джонатана Свифта (1667–1745). Роман-загадка «Путешествия Гулливера», скептический взгляд писателя на человека и результаты его деятельности (социальное устройство, религия, наука) в романе. Роман как попытка писателя средствами сатиры и фантастики пробудить здравый смысл и исправить нравы. Утопический идеал Свифта (мир гуингнгнмов). Рационалистическая основа фантастики Свифта, злободневное и вечное в его романе.

В доме моем лунная гавань,
В окнах моих звездная пристань,
Там, за кормой, ночная плеяда
Гонит смуглую рябь по карнизу.
Там, в парусах, сонная мякоть,
В рог тишины колокольню дневную
Разом скрутила, чумазую слякоть
В вязких глазах смолою рисуя.
Выползли тени, сбились громады
Многоэтажек в горные бивни,
Я умываюсь звездной рассадой,
Я натираюсь лунною пылью.
В доме моем греются свечи,
Окна мои отражением машут,
Сердце мое выпило Млечный
Путь и теперь по небу пляшет.

Лилии губ твоих распускаются сахарной ватой,
Колодцы глаз наполняются винным отваром,
Милует слух течь соловьиной плеяды
Голоса твоего.
Истинно верую в жизни награду,
Когда смотрю на создание нерукотворного чуда,
Когда рукой провожу по чертам совершенства,
Это ль не счастие, коего всюду
Я отыскать порывался.
Вот оно, в сердце,
Вот оно, греется в теплом углу чувственных ласк,
Вот оно, пышет зарницей доблестной страсти,
Не повинуюсь себе я отныне, твой, лишь наказ
Слышится, как...

Я вскрою вселенское ухо,
И своим пропою хором хриплым,
Ты священная моя старуха,
Не устала ли звезды сыпать,
Не сморилась ль лечить грехи нам,
Своей солнечною приправой,
Самой темной ночи стихия,
Лишь найдет в нашем сердце правду.
Ты ж стяжай недоступных братьев,
Что родня многомерных сестер,
Нам оставив сносить проклятье,
Выковыривать атомов гвозди.
Окропи мне сознание ядом,
Я в чертогах твоих растаю,
Хороводы водить в плеядах,
Так отрадней всей этой стаи,
За которой тянется...

Соткав из сюжетов давнишних,
Я повесть мою поведу
О Клёне и маленькой Вишне,
Которые жили в саду.

Немало и прочих деревьев
Росло в том шикарном саду:
Мужланы и стройные девы,
Что вечно у всех на виду!

Росли там Черешня, Тутовник,
Орешник, конечно же, рос;
И, весь в орденах, как сановник,
Добрейший старик Абрикос.

Вблизи той плеяды огромной
Ютился мечтательный Клён.
Правдивый, достойный и скромный,
Он был несказанно умён.

С недавней поры, с каждым часом
Бедняга, увы...

Мы ни о чем. Мы ни о чем на свете
Так бережно.. И вслух не говоря..
Скрывали дни. Скрывали наши встречи.
Скрывали сны. Скрывали вся себя..
Мы в бликах солнца. В тихом дуновенье
Ресниц желанных, дремлющих к утру..
Бросались в пропасть. И свои виденья
Хранили свято. Жадному костру
Мы доверяли лишь. Желания и чувства.
На ветхих прописях корявеньким шрифтом..
То было наше древнее искусство.
Мы брали всё, оставив на потом
Воспоминанья. Жесты. Взгляды.
Плеяды миг. Манящие уста..
Ты...

Тонкое лицо императрицы,
золотая роза на груди,
брови как встревоженные птицы
крыльями взмахнули впереди,
и мелькают то леса, то скалы,
и встают из полуночной тьмы
Соловки, лубянские подвалы,
ледяные склепы Колымы,
бьются кони, плачут чьи-то дети,
тени, тени рвутся наяву,
офицеров, сваленных в подклети,
девушек, распластанных во рву,
рвется прах с заброшенных погостов,
комом к горлу подступает прах,
ледяная лапа холокоста
на Ее заснеженных полях,

Но летит!
летит по белу свету...

Без моих согласий, который год
Течёт слеза – друзей моих уносит…
Друзей таких – стопки хмельной глоток
Мучительно причастием проводит…
У друзей – опустошены сердца,
Нет и пульса, отсутствие биенья…
Лишь белеют на камнях имена
Различий – их пожизненные звенья…
Ну и как же мне пережить сей КРАХ,
Коль «распутника» одолеть нет мочи…
Злость разлуки и в сердце, и в делах
Вновь убивает мысли дня и ночи?!

У одиночества – прощальный круг,
Поскрипывая обручем несметным,
Он разорвётся и...

Группа из 7-ми французских поэтов, которую возглавлял Пьер де Ронсар и просуществовавшая с 1550 по 1585 год.

При создании группы он взял за образец александрийскую Плеяду, включавшую 7 знаменитых греческих поэтов.

Манифестом группы стал трактат Жоашена дю Белле 1549 года: Защита и прославление французского языка / La Deffence et illustration de la langue francoyse.

7 поэтов первые стали писать стихи по-французски, а не на латыни или греческом.

«Плеяда - поэтическая школа, деятельность которой протекала в третьей четверти XVI века, а влияние оставалось преобладающим до конца столетия.

В Плеяду входили учёный-гуманист Жан Дора (1508-1588) и его ученики и последователи - Пьер де Ронсар (1524-1585), Жоашен Дю Белле (1522-1560), Жан Антуан де Баиф (1532-1589), Этьен Жодель (1532-1573), Реми Белло (1528-1577), Понтюс де Тиар (1521-1605); к ней примыкали также Жак Пелетье дю Ман (1517-1582), Гийом Де-зотель (1529-1581), Жан де Лаперюз (1529-1554) и др.

Историко-литературная роль Плеяды заключалась в том, что она решительно ввела в поэзию гуманистические представления и идеалы. Не порывая с традиционалистским типом мышления как таковым, со сверхличными ценностями и идеалами, Плеяда - через голову сложившейся средневековой поэтической традиции - обратилась к традициям античной культуры и предприняла попытку её успешной реставрации на почве культуры XVI века. Сравнение поэтики Плеяды с поэтикой «великих риториков» позволяет понять новаторский характер эстетических принципов школы Ронсара и Дю Белле .

Сама по себе античная образность давно и прочно входила в арсенал поэтической культуры «великих риториков», но функционировала она во многом иначе, чем у поэтов Плеяды. Авторы XV века не случайно рассматривали своё творчество как «вторую риторику», ибо разницу между оратором и поэтом они видели только в средствах выражения (поэт пользуется стихотворным метром, а оратор - нет) и в материале (поэт по преимуществу мыслит в аллегорико-мифологических образах), но отнюдь не в цели. Цель мыслилась единой - убедить и наставить аудиторию в христианских истинах, используя при этом все возможные приёмы из риторического арсенала. В отличие от ритора, однако, поэт должен был облечь свои поучения в образную форму, для чего и пользовался богатейшим запасом античных мифов.

Так, поэт не мог просто сказать, что свет истины разгоняет мрак невежества, он должен был «опоэтизировать» эту мысль, т. е. обязательно олицетворить её, скажем, в виде борьбы Аполлона с Пифоном. Под «поэтическими» историями понимались собственно мифологические истории, рассказанные в стихотворной форме. Всё дело, однако, в том, что античные мифы представлялись «великим риторикам» заведомыми «выдумками», языческими «баснями», которые играли роль очень удобной, но совершенно условной и декоративной «упаковки» для христианского содержания.

Поэт же воспринимался как своего рода философ, служитель моральной истины - но именно и только служитель, поскольку истина даруется божественным откровением и разлита в мире объективно.

Согласно такому воззрению, поэт, строго говоря, сам ничего не создаёт, он только раскрывает, читает и расшифровывает «книгу мира», в которой всё уже заранее написано, и сообщает прочитанное своей аудитории.

Поэзия «великих риториков» имела сугубо рационалистическую, утилитарную и учительную направленность. Эти черты в целом не были чужды и Плеяде, однако она существенно переосмыслила их, что прежде всего проявилось в теоретическом манифесте школы, написанном Жоашеном Дю Белле , - в «Защите и прославлении французского языка» (1549).

Основная мысль манифеста заключается в том, что античность создала вечные и универсальные эстетические образцы, которые являются абсолютным критерием для всех последующих времен и народов. Поэтому создать что-либо достойное в поэзии можно лишь путем приближения к этим образцам, т. е. путем «подражания» древним и «состязания» с ними. По этому пути ещё в XIV веке пошли итальянцы и не ошиблись, доказательством чему служит созданная ими блестящая литература. Подражать, следовательно, можно как непосредственно античной, так и итальянской гуманистической культуре. Это - общее место французской ренессансной мысли. Однако если неолатинские поэты предпочитали состязаться с римлянами на их собственном языке, то Дю Белле поставил во главу угла убеждение, что путём «возделывания» можно поднять и «французский диалект» до уровня латыни, т. е. создать национальную поэзию, способную сравниться с древней и даже превзойти её.

Реформа поэзии касалась в первую очередь двух областей - лексической и жанровой. Что касается обогащения лексики, то здесь Дю Белле предлагал два основных пути:

1) заимствования (как из древних языков, так и из языков различных современных профессий) и
2) создание неологизмов (в частности, на итальянской основе).

Что же до жанров, то тут Дю Белле бескомпромиссно отверг всю средневековую систему жанров, и это касалось как лирических (баллада, королевская песнь, лэ, виреле, дизен и т. п.), так и драматических (моралите, фарс и др.) жанров, на смену которым должны были прийти возрождённые жанры античной литературы - ода, элегия, эпиграмма, сатира, послание, эклога (в лирике), трагедия и комедия (в драматургии).

Эта реформа, осуществленная Плеядой, явилась поворотным пунктом во французской литературе, определив её облик не только в XVI, но и XVII и XVIII веках, ибо дело шло о чём-то гораздо большем, чем о простой смене «жанровых форм», поскольку мы видели, что в средневековой поэзии жанр был не чисто композиционным образованием, но предполагал свою тему, свои способы её трактовки, свою систему изобразительных средств и т. п., т. е. выступал как преднаходимый смысловой и образный язык, как та готовая «призма», через которую поэт только и мог смотреть на действительность. Речь при этом идёт о принципиальной особенности не только средневековой, но и любой (в том числе и античной) традиционалистской культуры.

Автор, принадлежащий к такой культуре, никогда не относится к изображаемому им предмету «непосредственно», опираясь исключительно на свой индивидуальный опыт, но напротив - только опосредованно, через уже существующее слово об этом предмете, которое как раз и закрепляется в системе смысловых и изобразительно-выразительных клише, в своей совокупности составляющих данную культуру.

Выбирая жанр, поэт выбирал не только строфическую и т. п. «форму», он выбирал смысловой язык, на котором ему предстояло заговорить о мире».

Косиков Г.К. , Творчество поэтов Плеяды и драматургия Ренессанса / Собрание сочинений, Том 1: Французская литература, М., Центр книги Рудомино, 2011 г., с. 101-103.

ЛЕКЦИЯ 9

Поэзия Плеяды: богатство и красота человеческих чувств. П. Ронсар. Ж. Дю Белле. Литература периода гражданских войн. А. д"Обинье: кризис гуманистических идеалов.

В середине XVI в. несколько молодых поэтов-гуманистов из дворянских семейств, совместно изучавших античную, главным образом эллинскую, литературу, образовали кружок, или "Бригаду", как они себя называли. Когда в 1556 г. их число возросло до семи, они стали торжественно именовать себя Плеядой (семизвездием), переняв это название у кружка древнегреческих поэтов, руководимого Феокритом. На небе французской поэзии засияли новые яркие звезды. Конечно, не все поэты Плеяды были в равной мере одарены. Наиболее талантливыми из них являлись Ронсар иДю Белле. Это были звезды первой величины. Но и такие не столь яркие дарования, как Баиф, Белло или Жодель, все же принадлежат к числу наиболее привлекательных писателей французского Ренессанса. В творчестве Плеяды французская гуманистическая поэзия достигла большой высоты. Мы вправе говорить о втором интенсивном цветении ренессансной литературы Франции. Поначалу впереди шла проза (Деперье,Маргарита Наваррская,Рабле). То было первое и при этом бурное цветение. Потом пришел черед поэзии. Пальма первенства перешла к Плеяде, оказавшей огромное влияние на всю современную французскую поэзию и кое в чем предвосхитившей литературу классицизма.

Следует, однако, иметь в виду, что деятельность Плеяды протекала в условиях более трудных. Католическая реакция стремительно наступала. Страну раздирали глубокие противоречия. Гуманизм отшатнулся от Реформации. В 1562 г. началась религиозная война, тянувшаяся с небольшими перерывами до конца столетия. Все это привело к тому, что гуманистическое вольномыслие в значительной мере утратило свой былой размах. Великаны Рабле превратились в обычных людей. Умолк их оглушительный хохот. Дух раблезианства отлетел от французской литературы. Поэты новой школы не посягали на католицизм и его догматы. Их религией была религия короля, в котором они видели воплощение национального единства. Но они все-таки не были так бесконечно далеки от Рабле, как это может показаться на первый взгляд. Подобно Рабле, они преклонялись перед великим наследием классической древности и горячо любили свою отчизну.

Главная забота поэтов Плеяды заключалась в том, чтобы создать поэзию, достойную новой Франции. О том, какой именно должна быть новая гуманистическая поэзия, пишет Жоашен Дю Белле в трактате "Защита и прославление французского языка"(1549), ставшем манифестом Плеяды. Молодой поэт призывает современников решительно отринуть все устаревшие поэтические формы: рондо, баллады, вирлэ, королевские песни "и прочие пряности, портящие стиль нашего языка и служащие только свидетельством нашего невежества" (II, 4). Направляя свой удар против придворных рифмачей, сочиняющих галантные безделушки, Дю Белле заявляет, что "всегда почитал нашу французскую поэзию способной на более высокий и лучший стиль, чем тот, которым столь долгое время довольствовались (II, 1).

Придворная поэзия представляется ему старомодной, мелкой и тривиальной. Он мечтает о поэзии, "более высокий" стиль которой бы соответствовал бы ее более высокому складу и назначению. Речь здесь по сути дела идет о содержательности поэзии, или, как выражается автор, о доктрине, которая бы служила твердой основой произведения (II, 3). Не отрицая того, что "поэтом надо родиться", Дю Белле не отделяет вдохновения от разума, а разум от труда. "Кто хочет в произведениях своих облететь мир, - заявляет автор, - должен долго оставаться в своей комнате; и кто желает жить в памяти потомства, должен, как бы умерев для самого себя, покрываться потом и дрожать не раз, и сколько наши придворные стихотворцы пьют, едят и спят в свое удовольствие, - столько же должен поэт терпеть голод, жажду и долгие бдения. Это крылья, на которых писания людей взлетают к небу" (II, 3).

Поэзия не должна быть нарядной погремушкой, бездумной светской забавой. По мнению Дю Белле, она даже не имеет права быть посредственной (II, 2).

Ведь "забавляя" красотой слов, так легко потерять "силу вещей" (I, 8), а без большого внутреннего содержания поэзия перестает быть тем, чем она должна быть. Настоящий поэт должен захватить читателя, воспламенить его сердце. А для этого ему должна быть ведома правда человеческих чувств. По словам Дю Белле, "лишь тот будет действительным поэтом... кто заставит меня негодовать, успокаиваться, радоваться, огорчаться, любить, ненавидеть, любоваться, удивляться..." (II, 11). Такой поэт уже не жалкий развлекатель светской черни, но жрец, увенчанный богами. Он владеет сердцами людей, и он обязан помнить о своей благородной миссии.

Но где найти достойные образцы поэзии? Дю Белле указывает надежный источник. Это - классическая древность. Он призывает своих соотечественников "обратиться к подражанию лучшим авторам греческим и латинским, направляя острие своего слога к их величайшим достоинствам, как к верной цели; ибо нет сомнения, что наибольшая часть мастерства заключается в подражании" (II, 8). Выдвигая здесь принцип подражания, Дю Белле отнюдь не имеет в виду слепое копирование иноземных образцов. Он даже сурово осуждает тех подражателей, которые, не проникая "в самые скрытые и внутренние стороны автора, взятого за образец", схватывают только внешние черты (I, 8). Под подражанием Дю Белле разумеет творческое соревнование.

"Итак, прежде всего, - заявляет Дю Белле, - читай и перечитывай, о будущий поэт, перелистывай ночью и днем греческие и латинские образцы!" Отринув устарелые французские формы, пусть обратится поэт к таким классическим жанрам, как эпиграмма и элегия, и при этом не чуждается "древних мифов, являющихся немалым украшением поэзии". "Пой оды, - продолжает он, - еще неизвестные французской Музе: под лютню, настроенную созвучно с греческой и римской лирой. А содержанием послужит тебе восхваление богов и доблестных людей, роковая скоротечность мирских вещей, юношеские заботы - любовь, вино, развязывающие языки, и всякие пиршества. Больше всего старайся, чтобы этот род стихотворений был далек от обыденного языка, обогащен и возвеличен собственными именами и непраздными эпитетами, украшен всякими изречениями и разнообразен во всякого рода красках и поэтических украшениях". Далее Дю Белле говорит о посланиях, горацианских сатирах, сельских эклогах во вкусе Феокрита. "Что касается комедий и трагедий, то если бы короли и государство захотели восстановить их в древнем достоинстве, похищенном у них фарсами и моралите, я был бы того мнения, что тебе следует заняться ими".

Не следует также, по мнению Дю Белле, проходить мимо достижений итальянской ренессансной литературы. С особой теплотой он отзывается о сонетах, "столь же ученом, сколь и любезном итальянском изобретении", прославленном Петраркой и несколькими современными итальянскими поэтами (II, 4).

Отдельную главу Дю Белле посвящает эпопее. Указывая на пример Ариосто, сравнявшегося, по его мнению, сГомером иВергилием, он полагает, что и во Франции могла бы ярко засиять эпическая поэзия. Ведь если Ариосто с успехом обращался к старинным французским сюжетам, то почему бы и французским поэтам не обратиться к таким "прекрасным старинным французским романам", как "Ланселот" или "Тристан", или не воспользоваться "великим красноречием, собранным в старых французских хрониках, подобно тому, какТит Ливий употреблял анналы и прочие древние римские хроники": "Подобный труд, несомненно, послужит к бессмертной славе его зачинателей, к чести Франции и к великому прославлению нашего языка" (II, 5).

Между тем есть во Франции ученые педанты, которые пренебрегают родным языком, считают его бедным, варварским, не идущим ни в какое сравнение с прославленными языками классической древности. Эти люди "с высокомерием стоиков отвергают все написанное по-французски", полагая, что французский народный язык "не пригоден ни для письменности, ни для учености" (I, 1).

И Дю Белле горячо защищает права французского языка. Он убежден, что французы "ни в чем не ниже греков и римлян" (I, 2). А если язык французский "не столь богат в сравнении с греческим и латинским", то ведь и древние языки не всегда были богаты. "Если бы древние римляне столь же небрежно возделывали свой язык, когда он только начинал пускать ростки, то, наверное, он не стал бы в такое короткое время таким великим". И Дю Белле уже провидит то время, когда французский язык, "только еще пустивший корни, выйдет из земли, поднимется на такую высоту и достигнет такого величия, что сможет сравняться с языками самих греков и римлян, порождая, подобно им, Гомеров, Демосфенов, Вергилиев и Цицеронов, как порождала Франция порой своих Периклов, Алкивиадов, Фемистоклов, Цезарей и Сципионов" (I, 3).

Впрочем, уже и сейчас, по мнению Дю Белле, французский язык вовсе не является скудным. В царствование Франциска I в связи с общим подъемом французской культуры он достиг значительных успехов (I, 4). И он станет еще богаче и изящнее, если французские писатели будут без устали трудиться над его усовершенствованием. Для этого необходимо всемерно обогащать его лексику и разнообразить его формы.

Писатель вправе "изобретать, усваивать и составлять, в подражание грекам, те или иные французские слова". Ведь новые явления жизни, новые понятия требуют новых слов, и поэт не может без них обойтись (I, 6). Он должен, не ограничивая себя узким придворным кругом, внимательно присматриваться к жизни страны и черпать из нее самые разнообразные сведения, чтобы поэзия его была обильной и широкоохватывающей (I, 11). Не следует пренебрегать также архаизмами и диалектизмами. Все может пойти на пользу искусному поэту.

Но ведь нечто похожее мы уже встречали в словесной мастерской Рабле. А разве утверждение Дю Белле, что виды стиха, "хотя риторики и стремятся их ограничить", столь же "разнообразны, как человеческое воображение и как сама природа" (I, 9), не заставляют вновь вспоминать о романе Рабле, необычайно разнообразном по своему жанровому составу? Все это свидетельствует о том, что поэтика Дю Белле еще не стала нормативной, что это - поэтика эпохи Возрождения, а не классицизма, хотя в ней уже и появляются тенденции, характерные для классицизма. В частности, это сказывается в тяготении Дю Белле к риторическому велеречию, столь излюбленному классицистами. Например, он советует поэтам "почаще употреблять фигуру антономасию, настолько же нередкую у древних поэтов, насколько мало она употребляется и даже неизвестна у французов. Ее изящество в том, что название предмета обозначается через его свойство, как-то: разящий молниями отец - вместо Юпитер, бог, дважды рожденный вместо Вакх, Дева-охотница - вместо Диана"... (II, 9).

Реформа, предложенная Дю Белле, очень скоро доказала свою плодотворность. Уже в начале 50-х годов Ла Боэси мог написать в своем "Рассуждении о добровольном рабстве": "...французская поэзия, в настоящее время не вычурная, но как бы совершенно обновленная нашим Ронсаром, нашим Баифом, нашим Дю Белле. Им мы обязаны огромными успехами французского языка, и я льщу себя надеждой, что греки и римляне скоро не будут иметь в этом отношении других преимуществ перед нами, кроме прав старшинства".

Следует все же заметить, что творческая практика Плеяды, первоначально близко следовавшая за теоретическими положениями Дю Белле, в дальнейшем пошла по более широкому пути. Поэты новой школы не остановились на подражании античным авторам и петраркистам. С годами их поэзия становилась все более самобытной и национальной. Классические черты сливались с чертами народными. Дю Белле хотел видеть вершину грядущей французской поэзии в торжественной эпопее. Но Плеяда так и не выдвинула второго Вергилия. Зато в сфере лирической поэзии она достигла результатов поистине замечательных.

Признанным главой плеяды был Пьер де Ронсар (1524-1585). Он родился в семье небогатого дворянина в провинции Вандоума. Отец будущего поэта не был чужд литературы. Участник итальянских походов, он из страныПетрарки привез в свой родовой замок много книг, охотно писал стихи. Близость к Франциску I дала возможность направить сына ко двору, и юный Ронсар в течение ряда лет состоял пажом при детях короля. Он побывал в Англии, Шотландии, Фландрии, Дании, Германии и Италии. Знакомство с различными странами, встречи с образованными людьми не прошли даром для любознательного молодого человека. Ронсара все сильнее начинает привлекать культура гуманизма. Перед молодым, красивым, блестящим аристократом открывались заманчивые перспективы, однако внезапно обрушившаяся на него изнурительная малярия (1542), лишившая его слуха, прервала столь успешно начатую придворную карьеру. Теперь уже Ронсар мог всецело отдаться литературным трудам. Правда, ему еще приходилось выступать в роли придворного поэта, создавая сценарии балетов или мадригалы для маскарадов, но на склоне лет он все реже появлялся при дворе, предпочитая великосветской суете, где царят "только блеск и ложь", сельское уединение. Вместе с тем Ронсар отнюдь не был безразличен к судьбам горячо любимой отчизны. Его повергала в уныние все обострявшаяся борьба религиозных партий, грозившая разрушить политическое единство Франции. Он звал врагов к примирению, а когда гражданская война все-таки разразилась, решительно выступил против гугенотов, видя в них виновников начавшихся бедствий. При этом религиозная сторона конфликта занимала Ронсара меньше всего. Не о боге, а о Франции помышлял он, создавая свои стихотворные "Рассуждения".

По своему мироощущению Ронсар был скорее язычником, влюбленным в живописную прелесть классических мифов, в красоту природы, в земную любовь и в звонкоголосую поэзию. Эта влюбленность в жизнь разлита по всем его стихотворным сборникам. Она проступает уже в первом сонетном цикле "Любовь к Кассандре" (1552-1553), написанном под большим влиянием Петрарки и его учеников.

Есть в этих сонетах Ронсара и характерные для петраркизма меланхолические ноты, и томление по недосягаемой цели. Безответная любовь терзает сердце поэта. Он бледнеет и умолкает в присутствии гордой красавицы ("Когда одна, от шума в стороне"), только полуночный бор и речная волна внемлют его жалобам и пеням ("Всю боль, что я терплю в недуге потаенном"). Поэт как бы весь соткан из безысходных противоречий ("Любя, кляну, дерзаю, но не смею"). В то же время сонетам этого цикла присущ яркий чувственный элемент. Он здесь гораздо ярче ощутим, чем в изысканной, но очень условной и поэтому холодноватой поэзии петраркистов. Кассандра не превращается в поэтическую фикцию. Это живая женщина, и все вокруг нее живое. Ронсар мечтает о ее жарких объятиях ("В твоих объятьях даже смерть желанна!"), упивается зрелищем красоты:

Когда ты, встав от сна богиней благосклонной,

Одета лишь волос туникой золотой,

То нежно их завьешь, то, взбив шиньон густой,

Распустишь до колен волною нестесненной...

А то, лежа на зеленом мху среди векового бора, Ронсар не отрываясь смотрит на портрет красавицы, в котором поэт и художник Денизо сумел запечатлеть "Весь мир восторгов в образе живом" ("Гранитный пик над голой крутизной"). Цветущая благоухающая природа как бы свидетельствует о любви поэта, и он погружается в листья и цветы, "Рукой обвив букет душистый мая" ("Когда, как хмель, что ветку обнимая").

В дальнейшем Ронсар окончательно отходит от аффектированного платонизма петраркистов и их прециозной манерности. В сонетном цикле "Любовь к Марии" уже всецело царит здоровая чувственность и благородная простота. Ронсар сам указывает на это в сонете, обращенном к участнику "Плеяды" поэту Понтюс де Тиару:

Когда я начинал, Тиар, мне говорили,

Что человек простой меня и не поймет,

Что слишком темен я. Теперь наоборот:

Я стал уж слишком прост, явившись в новом стиле...

Впрочем, Ронсар не зря побывал в школе петраркизма. Он стал выдающимся мастером сонета. Петрарка помог ему глубже заглянуть в мир человеческих чувств и понять, что такое изящное в поэзии. Но, взяв от петраркизма все, что казалось ему ценным, Ронсар пошел своим особым путем. Он перестал чуждаться обыденного и "низкого". Его Мария не знатная дама, какой была Кассандра Сальвиати, но молодая жизнерадостная крестьянка. Для того чтобы поведать читателям о своей любви, ему уже не нужна пестрая мишура петраркизма. Он говорит о любви разделенной, здоровой и поэтому красивой. И говорит о ней с радостной, иногда с лукавой улыбкой. Сколько настоящей нежности в известном сонете "Мари-ленивица! Пора вставать с постели!". А как любит поэт болтать наедине с Марией о том и о сем! Появление гостя делает его косноязычным. Но гость уходит, и вновь Ронсар острит, шутит, смеется, легко подыскивая нужные слова ("Любовь - волшебница. Я мог бы целый год"). О своем счастье он пишет в Рим Жоашену Дю Белле ("Меж тем как ты живешь на древнем Палатине"). С античной откровенностью рассказывает он порой о наслаждениях, которые испытывает в объятиях Марии. То он ревнует ее к врачу, который в сотый раз хочет увидеть молодую женщину без рубахи ("Ах, чертов этот врач! Опять сюда идет!"), то прощает ей мимолетную измену ("Проведав, что с другим любимая близка"). Ронсару приятно, что его подруга не пустая светская кокетка, изнывающая от безделья. Она

Весь день прядет иль шьет, клубок мотает, вяжет,

С двумя сестренками вставая на заре, -

Зимой у очага, а летом во дворе...

Он намерен ей подарить вандомское веретено, зная, что этот подарок доставит Марии неподдельную радость: "Ведь даже малый дар, залог любви нетленной, ценней, чем все венцы и скипетры вселенной" ("Веретено"). А когда Мария неожиданно умерла в расцвете лет, Ронсар оплакал ее преждевременную кончину в ряде проникновенных стихотворений ("Смерть Марии" и др.).

Большую роль в творческом развитии Ронсара сыграла античная литература. Ронсар шел в направлении, указанном Дю Белле, и в стихотворении "Едва Камена мне источник свой открыла" с гордостью отмечал свои заслуги перед французской ренессансной поэзией:

Тогда для Франции, для языка родного,

Трудиться начал я отважно и сурово,

Я множил, воскрешал, изобретал слова,

И сотворенное прославила молва.

Я, древних изучив, открыл свою дорогу,

Порядок фразам дал, разнообразье слогу,

Я строй поэзии нашел - и волей муз,

Как Римлянин и Грек, великим стал француз.

Дю Белле советовал французским поэтам по примеру древних "петь оды", посвященные восхвалению богов и доблестных людей" либо "юношеским забавам" - любви, вину и всяческим пиршествам. Ронсар стал первым французским одописцем. Его на время увлек Пиндар. Однако пышная высокопарность пиндарических од, впоследствии так привлекавшая классицистов, не вошла в литературный обиход ренессансной Франции, да и сам Ронсар вскоре предпочел более естественную и простую манеру.

Ему гораздо ближе Гораций и греческие анакреонтики, открытые и опубликованные в 1554 г.Анри Этьеном. Его маленькие интимные оды (одолетты) пронизаны ренессансным жизнелюбием. В поэтическом мире Ронсара много света и много радости. Ронсара привлекают и любовные утехи, и веселые пирушки, и дружеские встречи, и хорошие книги, и цветущая природа. Вместе с друзьями хочет он под пенье лир пировать до зари и первый тост поднимает за Анри Этьена, вернувшего людям Анакреона ("Не держим мы в руке своей"). Его пленяет пение веселого жаворонка ("Жаворонок") или журчание ручья, над которым склоняются тенистые ивы ("Ручью Беллери"). О природе Ронсар пишет очень охотно. Ему дорог Гастинский лес, с которым связаны его молодые годы ("Гастинскому лесу"), и он искренне сожалеет о его гибели. Он вопрошает лесорубов, зачем они губят его лес? Разве они не видят, что со ствола стекает кровь молодой нимфы, жившей под корой дерева? (Элегия "Гастинскому лесу"). Для Ронсара это настоящее святотатство. Ведь природа не мертва. Она напоена жизнью. Языческие боги не умерли, поэт их ясно видит и слышит. Как в легендарные времена Орфея, беседует он с природой, внимает ее голосам, она вся наполнена для него отзвуками древних мифов. Музы водят для него свой хоровод, Аполлон сходит с заоблачной высоты, и нимфы населяют леса и речные потоки. И нас вовсе не удивляет, что речь идет не о сказочной Аркадии, а о Франции XVI в., что нимфы прячутся в ручье Беллеры, а Феб резвится на берегу Луары ("К истоку Луары").

Поэзия Ронсара очень конкретна и пластична. У него глаз опытного ваятеля. В одной из эклог он очень точно описывает чеканные изображения на чаше, и стихи его приобретают весомость и рельефность, словно они отлиты из серебра. Вместе с тем стихотворения Ронсара удивительно мелодичны. Многие из них стали популярными песнями, да и по духу своему они весьма близки народным песням, на которые свысока поглядывал молодой Дю Белле.

Но прекрасный мир ронсаровской поэзии не так уж безоблачен. Ронсара неотступно преследует мысль о быстротечности жизни. К благоуханию цветов в его стихах нередко примешивается запах тления ("Стансы"). Но обо всем этом Ронсар твердит не для того, чтобы внушить отвращение к жизни и ее радостям. Наоборот, вслед за Горацием он призывает "ловить наставший день", не упустить ничего из того, что может дать жизнь человеку. Разве роза менее прекрасна оттого, что скоро должна увянуть? Обращаясь к поэту Адамису Жамену, он пишет:

Итак, Жамен, лови, лови наставший день!

Он быстро промелькнет, неуловим, как тень,

Зови друзей на пир, чтоб кубки зазвучали!

Один лишь раз, мой друг, сегодня нам дано,

Так будем петь любовь, веселье и вино,

Чтоб отогнать войну, и время, и печали.

И все же есть во всем этом что-то тревожное. Значение, видимо, имел тут и чисто личный момент. Ведь Ронсара одолевала изнурительная болезнь, с годами ее власть чувствовалась все сильнее ("Я высох до костей..."). К тому же и вокруг становилось все тревожней, никто не знал, что принесет с собой завтрашний день.

Не следует,однако, видеть в погоне за мигом подлинное содержание жизни Ронсара. Ронсар любил поэзию, женщин, друзей, но самой большой его любовью была Франция. Еще в одном из своих первых печатных произведений, в "Гимне Франции" (1549), воспел он свою прекрасную отчизну. Радея о славе Франции, взялся он за перо. В 1564 г. он даже начал писать монументальную эпопею "Франсиада", которая должна была стать французской "Энеидой", но не смог справиться с этой грандиозной задачей. По характеру своего дарования он не был эпиком; к тому же не мог он не ощущать и всей зыбкости современного положения Франции. Тревожила его и религиозная рознь, перешедшая в открытую гражданскую войну, и возросшая власть золота ("Гимн золоту"), и то, что при королевском дворе царят лицемерие, доносы, и большая ложь ("Оставь страну рабов, державу фараонов").

Этому испорченному, взбаламученному миру Ронсар противопоставлял горацианскую проповедь тихих радостей на лоне природы. Только вдалеке от порочной суеты дворцов может человек вздохнуть полной грудью. Только там он может почувствовать себя свободным. В связи с этим Ронсар поэтизирует трудовую жизнь простого пахаря:

Блажен кто по полю идет своей дорогой,

Не зрит сенаторов, одетых красной тогой,

Не зрит ни королей, ни принцев, ни вельмож,

Ни пышного двора, где только блеск и ложь...

("Кардиналу де Колиньи")

Однако рисуемая Ронсаром сельская идиллия не имела под собой твердой жизненной почвы, как впрочем, и вся идиллическая литература того времени. Душой ее была мечта о золотом веке, принявшая у Рабле очертание Телемской обители, а у Ронсара выступавшая в виде то идиллии, то сказки о блаженных островах ("Блаженные острова"), то мифического Элизиума, в котором царит гармония, неведомая на земле ("Как вьется виноград, деревья обнимая").

Поэзия Ронсара не утратила своей художественной силы и в поздние его годы. Об этом ясно свидетельствуют превосходные "Сонеты к Елене", написанные стареющим поэтом в конце 70-х годов. Среди них находим мы и знаменитый сонет "Когда, старушкою, ты будешь прясть одна", принадлежащий к числу самых замечательных созданий французской ренессансной лирики

Поэзию Плеяды подчас называли аристократической и придворной, не обращая внимание на то, что она далеко выходила за узкие пределы двора, став важнейшим явлением национальной французской культуры XVI в. Ронсар гордился тем, что его "песни поет весь народ". Он заставляет воображаемого пастуха сказать над своим могильным холмом:

Не прельщался он вздорной

Суетою придворной

И вельможных похвал

Не искал.

Дал он лире певучей

Много новых созвучий,

Отчий край возвышал,

("На выбор своей гробницы")

Ронсар был не только превосходным лириком, достойным встать в один ряд с Петраркой иШекспиром. В его творческом наследии заметное место занимают стихотворные послания, оды, гимны, в которых он предстает перед нами как мыслитель и мастер ораторского слова, то патетического, то язвительного, то близкого к разговорной речи.

К числу лучших образцов этого поэтического рода относится упоминавшийся выше пространный "Гимн золоту". В нем заключены размышления о судьбах людей и собственной судьбе. Видя, как мир охвачен "духом наживы", Ронсар вместе с тем не склонен превозносить бедность. Он не намерен бросать вызов истории, подчиняющейся силе золота. По словам поэта, "Бог золото дарит не для того, чтоб мы / Снабжали им льстецов, продажных девок тьмы"... "Сокровища земли - для жизни и добра".

В "Речи против фортуны", посвященной де Колиньи, кардиналу Шатильонскому, Ронсар, сетуя на происки злой фортуны, гневно клеймит пороки окружающего мира, утратившего благородное прямодушие и умение ценить подлинное дарование.

Но чтобы обрести признанье в наше время,

Потребно честь и стыд отбросить, словно бремя.

Бесстыдство - вот кумир, кому подчинены

Все, сверху донизу, сословья и чины...

(Пер. Г. Кружкова)

А в стихотворном послании Генриху II, красноречиво осуждая воинственность королей, Ронсар мечтает о той поре, когда благословенный мир воцарится наконец во Франции ("Мир").

Для Хуан Второй:
Если написанное -- "стих", то автор написанного -- "поэт". Но поэзия -- не только свойства стихосложения, и быть поэтом -- не только уметь рифмовать. Так же как хороший писатель -- не тот, кто просто пишет много букв. Для этого есть слова "любитель", "графоман", "писака".
писатель-любитель, не? Т.к. вот пришли к тому что поэт и писатель это не только систематически укомплектованная иерархия понятий и соответствующей ей реальная цепочка навыков и умений стихосложения, это нечто большее, чувственное и неподдающееся какой либо классификации. Так с чего вы взяли что написанное человеком стихотворения нельзя считать таков? у Каждого свой внутренний мир, своя трактовка видения, свои эмпирические ощущения. Поэтому заявлять поэт ли человек в той или иной мере или нет, никто не смеет, то что его творения не сходятся с чьим то идеалом- повторюсь проблема вкуса и эстетики. Не спорю, каждый из нас способен на многое и всегда есть к чему стремится, однако потолок у всех разный, кто-то его возможно достиг, кто-то еще нет. Вместо критики, предложили бы помощь, раз во всем хорошо разбираеетесь))
Рождались и заявляли. Целые кружки поэтические создавали.
поверьте мне то, что кто кружок создали, ничего,в частности кроме как коллективное объединение единомышленников, не значит. глупости говорите.

Нельзя узнать, понравится или нет, если не прочесть.
не правильно выразился согласен.. достаточно прочитать пару строк, чтоб понять стоит ли игра свеч) никто никогда не мешал оставить дальнейшее прочтения в сторонку..

Третью четверть XVI в. во Франции литературоведы называют чаще не именами царствовавших тогда королей (Генриха II, Франциска II, Карла IХ), а эпохой Плеяды или временем Ронсара .

В те годы все самое талантливое в литературе группировалось вокруг Плеяды, возглавляемой Пьером де Ронсаром и Жоашеном Дю Белле . В группу входили также Э. Модель, Ж. А. ле Баиф, Р. Белли и другие.

Впервые название Плеяда было дано группе поэтов в 1556г. в одном из стихотворений Ронсара, как бы в память о «плеяде» из семи эллинистических поэтов III в. до н.э.

Плеяды в древнегреческой мифологии - семь дочерей Атланта и Плейоны; после смерти помещены Зевсом на небе в виде созвездия.

Слово плеяда приобрело и более широкое значение - группы выдающихся в каком-то отношении лиц, связанных в своей деятельности общими задачами, общими взглядами и т.п.

Теоретические положения Плеяды были изложены в трактате «Защита и прославление французского языка» Дю Белле. В трактате ставилась задача создания национальной поэтической школы.

Достижения Плеяды.

1. Плеяда самоопределяется как единая национальная поэтическая
школа. Она противопоставила себя пережиткам Средневековья многочисленным провинциальным группировкам и кружкам с их приверженностью к старым лирическим формам, узостью тематики, с неумением опереться на античный опыт и традиции итальянского Ренессанса.

2. Деятельность Плеяды отличает забота обо всей французской
литературе. Это проявляется, прежде всего, в защите французского языка как полнокровного языка литературы.

В своих усилиях усовершенствовать французский язык, поэты Плеяды опирались больше не на особенности родной речи, не на национальный словарный фонд, а на греческие и латинские лексиконы.

Пушкин по этому поводу писал: «Люди, одаренные талантом, будучи поражены ничтожностью и, должно сказать, подлостью французского стихотворства, вздумали, что скудость языка была тому виною, и стали стараться пересоздать его по образцу древнего греческого. Образовалась новая школа, коей мнения, цель и усилия напоминают школу наших славянорусов, между коими были также люди с дарованиями. Но труды Ронсара, Жоделя и Дю Белле остались тщетными. Язык отказался от направления ему чуждого и пошел опять своей дорогой».

Деятелям Плеяды не удалось усовершенствовать французский язык, но они обратили внимание своих современников на необходимость создания литературного языка.

Язык понимался как искусство. Дю Белле утверждал, что языки создаются людьми, и значит совершенствоваться должны тоже людьми.

Поэзия признавалась высшей формой существования языка, следовательно, основная тяжесть совершенствования языка выпала на долю поэтов.

Стихотворение Ронсара «Едва Камена...» 2 .

Едва Камена мне источник свой открыла

И рвеньем сладостным на подвиг окрылила,

Веселье гордое мою согрело кровь

И благородную во мне зажгло любовь.

Плененный в двадцать лет красавицей беспечной,

Задумал я в стихах излить свой жар сердечный,

Но с чувствами язык французский согласив,

Увидел, как он груб, неясен, некрасив.

Тогда для Франции, для языка родного,

Трудиться начал я отважно и сурово:

Я множил, воскрешал, изобретал слова.

И сотворенное прославила молва.

Я, древних изучив, открыл свою дорогу,

Порядок фразам дал, разнообразье слогу,

Я строй поэзии нашел - и волей муз,

Как Римлянин и Грек, великим стал Француз.

(Пер. В. В. Левика).

Камены 2 - т.е. музы

3. В результате творческой деятельности поэтов Плеяды была создана в лирике новая жанровая система. Появились такие понятия, как сонет, элегия, ода. Никто до них не писал в этих жанрах.

4. Создана теория поэтического вдохновения. От поэта требовался
постоянный труд. Однако ни трудолюбие, ни ученость не принесут плодов,
если поэт не будет «посещаем музами».

Эта теория была направлена против официальных стихотворцев, готовых писать стихи по требованию - в нужном духе и в нужном стиле.

Тем самым утверждалась мысль о высоком назначении поэта-творца.

5. С приходом Плеяды появляется новый тип литератора. Писатели становятся менее зависимыми не только от жизни и вкусов мелких дворов, но и от королевского двора, с которым они вынуждены были связывать свое представление о национальном единстве.

Достигнув слияния национальных традиций с гуманистической культурой Италии, поэты Плеяды обращаются к «поэзии действительности», создавая замечательные образцы возрожденческой лирики.

Пьер де Ронсар (1524 - 1585) родился в семье небогатого дворянина, чьи предки считались выходцами из Венгрии. В молодости будущий поэт немало путешествовал, побывал в Англии, Шотландии, Фландрии, Германии. Ронсар после появления своих первых книг сразу становится главой нового направления и «принцем поэтов». В эти годы наметились основные темы лирики Ронсара и их специфическое решение.

Миросозерцание поэта в 40-50-ые гг. цельно, жизнерадостно, гуманистично. Восприятие природы человеческих взаимоотношений, любви обнаруживает в Ронсаре человека Возрождения периода расцвета, когда виделось близким осуществление гуманистических идеалов.

Обширный сонетный цикл «Любовь к Кассандре » (1552 - 1553) написан под влиянием поэзии Петрарки и его последователей. Но у французского поэта в трактовке любовной темы на первый план выдвигается чувственная сторона переживаний. Ронсар воспринял по преимуществу литературную сторону петраркизма - повышенный интерес к утонченной художественной форме, призванной передать перипетии любовного переживания.

Из цикла «Любовь к Кассандре».

Когда ты, встав от сна богиней благосклонной,

Одета лишь волос туникой золотой,

То пышно их завьешь, то, взбив шиньон густой,

Распустишь до колен волною нестесненной -

О, как подобна ты другой, пеннорожденной.

Что, локоны, завив иль заплетя, косой

И распуская вновь, любуясь их красой,

Толпе наяд плыла по влаге побежденной!

Какая смертная тебя б затмить могла

Осанкой , поступью, иль красотой чела,

Иль томным блеском глаз, иль даром нежной речи?

Какой из нимф лесных или речных дриад

Дана и сладость губ, и этот влажный взгляд,

И золото волос, окутавшее плечи?

(Пер. В. В. Левика).

Лучшее из того, что было создано юным Ронсаром, - это «Оды» (первое издание которых вышло в 1550г.). В них в большей степени, чем в сонетном цикле «Любовь к Кассандре», отражается характерное для эпохи жизнерадостно-восторженное отношение ко всем проявлениям человеческого бытия, а также к природе, которая стала необычайно близка и понятна людям Возрождения.

Для Ронсара природа имеет эстетическую и философскую значимость, она не только источник вдохновения, но и наставница в жизни, мерило прекрасного. Именно с творчества поэтов Плеяды во французской литературе возникает настоящая пейзажная лирика. Природа в одах Ронсара неотделима от человека, лирический герой раскрывается лишь на фоне и во взаимодействии с природой, а она дана только в его восприятии.

Моему ручью.

Полдневным зноем утомлённый,

Как я люблю, о мой ручей.

Припасть к твоей волне студеной,

Дышать прохладою твоей.

Покуда Август бережливый

Спешит собрать дары земли,

И под серпами стонут нивы.

И чья-то песнь плывет вдали.

Неистощимо свеж и молод.

Ты будешь божеством всегда

Тому, кто пьет твой бодрый холод.

Кто близ тебя пасет стада.

И в полночь на твои поляны,

Смутив весельем их покой,

Все так же нимфы и сильваны

Сбегутся резвою толпой.

(Пер. В. В. Левика).

Переход к «поэзии действительности», наметившийся в ранних сборниках был закреплен в двух циклах, посвященных Марии. Новые задачи потребовали от поэта нового стиля. Ронсар находит манеру не «возвышенных стихов», а «прекрасный низкий стиль, доступный и приятный...»; находит более простые и разнообразные формы выражения своего лиризма.

Образ возлюбленной, простой девушки, складывается из отдельных штрихов, возникает из всеохватывающего ощущения весенней чистоты и свежести; он строится вне отрыва от картин радостной природы. Простота и естественность - вот что привлекает поэта в его возлюбленной. Поэт рисует её без приукрашиваний и ухищрений, такой, какой он увидел её однажды майским утром.

Мари - ленивица!

Пора вставать с постели!

Вам жаворонок спел напев веселый свой,

И над шиповником, обрызганным росой,

Влюбленный соловей исходит в нежной трели.

Живей! Расцвел жасмин, и маки заблестели -

Не налюбуетесь душистой резедой!

Так вот зачем цветы кропили вы водой.

Скорее напоить их под вечер хотели!

Как заклинали вы вчера глаза свои

Проснуться ранее, чем я приду за вами,

И все ж покоитесь в беспечном забытьи, -

Сон любит девушек, он не в ладу с часами!

Сто раз глаза и грудь вам буду целовать,

Чтоб вовремя вперед учились вы вставать,

(Пер. В. В. Левика).

Ронсар изображает Марию за повседневными занятиями, в кругу семьи, в лесу, за работой. Теперь возлюбленная обитает не среди нимф в чудесном лесу, но ходит среди грядок салата или капусты, среди цветов, посаженных ее рукой.

Образ её дан в движении, тогда как раньше динамичной была лишь любовь поэта, её движения оказывались в центре внимания. Концепция любви, как кульминационного пункта жизни, как весны человека органически входит в жизненную философию поэта.

Тематика книги делается более разносторонней. Углубляется понимание природы. Ронсар приближает природу к человеку, «одомашнивает» её.

Наступление нового периода творчества Ронсара совпадает с началом религиозных войн. Ронсар может считаться одним из зачинателей традиции политической поэзии, проникнутой духом патриотизма (сборник «Рассуждения»).

Важнейшим произведением последнего периода творчества Ронсара был созданный в конце 70-х годов поэтический цикл «Сонеты к Елене». Поэт все также воспевает радости бытия, но теперь его горацианский призыв спешить наслаждаться жизнью звучит порой не только элегически, но и со скрытым трагизмом.

К циклу «Сонеты к Елене» примыкают несколько стихотворений, созданных поэтом в последний год жизни. Острота переживания достигает них необычайной силы. Ронсар сурово, правдиво и твердо воссоздает свой ужас перед небытием:

Я высох до костей. К порогу тьмы и хлада

Я приближаюсь, глух, изглодан, черен, слаб,

И смерть уже меня не выпустит из лап.

Я страшен сам себе, как выходец из ада.

Поэзия лгала! Душа бы верить рада.

Но не спасут меня ни Феб, ни Эскулап.

Прощай, светило дня! Болящей плоти раб,

Иду в ужасный мир всеобщего распада.

(Пер. В. В. Левика).

Историческая заслуга Плеяды в целом :

Обновление французской поэзии, глубокое раскрытие мыслей, чувств, переживаний своего современника человека сложной противоречивой эпохи, завершающего этапа Французского Возрождения. Личная заслуга Ронсара:

В многогранном, по ренессансному безудержном, обнажении бытия человеческого духа;

В упоенном прославлении всего прекрасного в жизни, больших и малых её свершений;

В оптимистическом и одновременно глубоком и сложном видении мира;

В том, что это все воплотилось в замечательных по лирической проникновенности, по богатству и красочности образной системы;

В обогащении французской поэзии рядом новых форм и размеров (ронсаровская строфа) в 6 стихов: ААВССВ, защита александрийского стиха и прочее.

Создание национальной поэтической школы. Поэзия «Плеяды»

Третью четверть XVI в. - годы царствования Генриха II (1547 - 1559), Франциска II (1559 - 1560) и Карла IX (1560 - 1574) называют не их именами, а эпохой Плеяды или чаще - временем Ронсара. Эти десятилетия отмечены господством ронсаровской школы, положившей начало новой французской поэзии и драматургии. Все самое талантливое в литературе тех лет группировалось вокруг Плеяды, возглавленной Пьером де Ронсаром и Жоашеном Дю Белле. Впервые это название было дано группе поэтов в 1556 г. в одном из стихотворений Ронсара, как бы в память о «плеяде» из семи эллинистических поэтов III в. до н. э., группировавшихся вокруг Ликофрона, Феокрита и Гомера Младшего. С годами состав французской Плеяды менялся. В нее вошли и виднейший ученый-эллинист эпохи, учитель Ронсара и его друзей Жан Дора (1508 - 1588), и тонкий лирик, живописец природы Реми Белло (1528 - 1577), и своеобразный поэт и драматург Этьен Жодель (1532 - 1573), и певец любви, а также музыкант и теоретик стиха Жан Антуан де Баиф (1532 - 1589), и поэт-неоплатоник, близкий к Лионской школе, Понтюс де Тийар (1521 - 1606). В первые десятилетия существования Плеяды к ней примыкали Жак Пелетье (1517 - 1582), Гийом Дезотель (1529 - 1581), Оливье де Маньи (1520 - 1561), Жак Таюро (1527 1555), Жак Гревен (1539 - 1570), Жан Пассера (1524 - 1602), Амадис Жамен (1538 - 1592) и многие другие.

Участники «Плеяды» решительно порывали с традициями средневековой литературы, усматривали источник совершенной красоты в античной, преимущественно эллинской поэзии, отстаивая в тоже время от нападок педантов права французского национального языка и творческую самобытность французской поэзии. Их эстетическим идеалом была прекрасная форма, отрешенная от всего низменного и вульгарного. Наиболее значительным разделом творчества «Плеяды» является лирика; также она сделала попытку реформы французской драмы, которая все еще продолжала сохранять свой средневековый характер (мистерии, моралите, библейские трагедии, фарсы).

В 1549 г. появился манифест «Плеяды» - «Защита и восхваление французского языка», созданный Дю Белле.

В последующие годы в обстановке религиозных войн и контрреформации заметно меняется общественное положение членов Плеяды, одни из них (Ронсар, отчасти Баиф) становятся придворными поэтами, пишут стихи «на случай», участвуют в придворных празднествах; другие, напротив, занимают осуждающие по отношению к властям позиции (Жодель). К середине 60-х годов Ронсар и Плеяда признаны повсеместно (в 1556 г. в «Апологии Геродота» Анри Этьен употребил глагол «плеядизировать»), но в 60-е годы появляется не так уж много значительных произведений Плеяды; среди них следует отметить политические «Рассуждения» (1562 - 1563) Ронсара, цикл его «Поэм», книгу Реми Белло «Сельская поэма», (1565), последний яркий образец пейзажной лирики школы, поэтический сборник Баифа «Мимы», а также своеобразные любовные стихи Жоделя.

В годы царствования Генриха III (1574 - 1589) поэты Плеяды отступают на второй план. Любимцем двора становится манерный и вычурный Филипп Депорт. Модным делается неопетраркизм, одна из разновидностей маньеризма. Новые веяния не проходят даром для Плеяды, и у самого Ронсара в прекрасном позднем цикле «Сонеты к Елене» (1578) ощущается внутренняя борьба ренессансного художественного мировосприятия и вырастающего из него классицизма с тенденциями барокко.

Но если влияние Плеяды во Франции снижается, то ширится ее международное воздействие. Подобную реформу стремятся осуществить в Англии Филипп Сидней и Эдмунд Спенсер, знакомство с творчеством поэтов Плеяды обнаруживает Ян Кохановский, поэты рубежа столетий и начала XVII в. - немцы Георг Веккерлин и Мартин Опиц, итальянец Кьябрера - заявляют себя сторонниками идей Ронсара.

Итак, манифест «Плеяды», написанный Жоашеном Дю Белле, как уже было сказано, носил красноречивое и говорящее за себя название «Защита и восхваление французского языка». Возвращаясь к перипетиям французской истории XVI в., описанным в начале работы, мы поймем, что название манифеста не является просто броским слоганом, оторванным от реальности во Франции, как части средневековой европейской цивилизации, умами и языками большинства людей на тот момент владела католическая церковь. Латынь и христианская схоластика проникла во все сферы повседневной жизни – от официально-деловой до семейной, вытесняя тем самым народную французскую культуру в целом и французский язык в частности, как органическую составляющую этой культуры; аналогичная ситуация была с греческим языком. Естественно, что в процессе проникновения в народные массы эти языки искажались – подавляющая часть населения Франции была неграмотной и слова, особенно иноязычные, воспринимало на слух. Это же замечание касается и части низшего духовенства.

Тем самым классическая «золотая» латынь Вергилия сменяется т.н. «кухонной» латынью, равно как и язык Платоновских «Диалогов» мало общего имел с греческим народных масс в средневековье. Латинский и греческий языки теряют свою функцию как разговорные языки развивающейся цивилизации, и остаются носителями великой, но, увы, мертвой античной культуры. Менялся мир и мировосприятие людей, античные языки уже просто не могли семантически правильно отражать новые понятия. Безусловно, влияние трудов античных классиков на культуру Ренессанса невыразимо огромно, но эти труды лишь дали начало и составили базу культуры Ренессанса, в частности французского. На этой базе и стал формироваться французский язык как язык общенациональный, как один из важных элементов будущего единства нации.

В рассматриваемый период как раз и наблюдалось борьба зарождающегося французского национального языка и отмирающей латыни. Противники придания французскому языку статусу официального утверждали, что французский – язык варварский, язык черни, слаборазвитый и неспособный выражать тонкие понятия или умные мысли. Дю Белле по этому поводу справедливо замечает: «..языки не вырастают сами по себе, как травы, корни и деревья, одни немощные и хилые по своей природе, другие здоровые, могучие и более способные нести груз человеческих мыслей, нет, мощь их порождается волей и желанием смертных».

Таким образом, по мнению Дю Белле, если язык доказал свою значимость и способность объединять тысячи носителей в единую лингвистическую цепь, он имеет право на существование. Дело каждого человека, для которого такой язык является родным – культивировать, распространять его. Это видно из следующей тирады: «осуждаю я глупое высокомерие и дерзость некоторых французов, каковые, не имея никакого отношения ни к грекам, ни к латинянам, принижают и отвергают с высокомерием…все, что написано по-французски; тем паче не могу я надивиться на ученых, которые почитают наш язык непригодным для изящной науки и литературы, словно всякая хорошая мысль будет хороша или плоха, в зависимости от того языка, на котором она сказана».

Таким образом, понятно, что манифест «Плеяды» - это прежде всего патриотическая декларация родной культуре, ее стремлению на равных претендовать на звание великой с культурой античности. «Может статься, наступит время, (а я в это верю), когда благородное и сильное королевство захватит бразды мирового господства, и наш язык, начинающий пускать корни…так взойдет и окрепнет, что сравниться с языком самих римлян и греков и породит по их примеру Демосфенов, Вергилие5в и Цицеронов».

Весьма болезненно в манифесте рассматривается проблема чрезмерного культивирования латыни. Дю Белле высказывает вполне справедливую мысль, что сотворить шедевров на античных языках уже не удастся, как бы не старались их ревнители: «…Не помышляйте, жалкие подражатели Сапфо, Коринна, Корнелия, раболепное стадо, достигнуть вершины их совершенства: ведь вы с превеликим трудом усвоили их речь и потратили на это лучшую часть своей жизни. Вы презираете наш национальный язык лишь потому, что мы научаемся ему с детства, тогда как другие языки требуют труда и усилий. Человечество гоняется за предметами редкими и нелегко достижимыми, а между тем благовония и геммы не так важны в повседневной жизни, как хлеб и вино, которые обыденны и полезны». Идея, высказанная Дю Белле очевидна: превознесение античных языков в ущерб родному, лишает французов как народ возможности к дальнейшему развитию.

Из всего вышесказанного может сложиться впечатление, что Дю Белле, как и вся «Плеяда» в манифесте вообще подвергают сомнению ценность античного наследия, считая его чем-то вроде преграды на пути развития французского народа. Но это не так. Доказательства этому – следующие строки, в которых Дю Белле излагает свои взгляды на искусство поэзии: «Читай же и перечитывай, о поэт будущего, образцы греческой и латинской поэзии, и не подражай устаревшим французским виршам, что читались на тулузских поэтических турниров. Все это портит наш язык и свидетельствует о о нашем невежестве». «Не бойся выдумывать, присваивать и создавать в пример грекам новые французские слова. Ведь если бы греки и латиняне были щепетильными на этот счет, могли бы они столь громогласно хвалиться обилием слов своего языка». «еще я бы хотел посоветовать, чтоб ты общался не только с учеными, но иногда и с разными мастеровыми и рабочими людьми».

Именно в этих строках и раскрывается основная идея манифеста – стремиться путем органичного сочетания наследия античных творцов и лучших достижений национальной культуры, вложить живую народную культуру в классические античные формы, получив тем самым новую цивилизацию.

Теперь остановимся на жизни и творчестве отдельных представителей «Плеяды».

Жоашен Дю Белле (1522 - 1560) принадлежал к старому дворянскому роду, известному с X в. Близкие родственники поэта Гийом Дю Белле (1491 1543) и его брат Мартин (1495 - 1559) были военными деятелями и политиками, а третий их брат, кардинал Жан Дю Белле (1492 - 1560), - дипломатом; он писал латинские стихи, покровительствовал поэтам и писателям, был в дружеских отношениях с Рабле. Жоашен принадлежал к бедной младшей линии рода, был хилым, часто болел и рано умер. Однако его жизнь была бурной, наполненной гуманистическими штудиями, дальними странствиями и трудом. Интерес к литературе проснулся в нем рано: в 1547 г. Юношей он едет в Пуатье, чтобы в университете изучать право. Там он и встретился с Ронсаром. По преданию, они случайно познакомились в пригородном трактире. И с первой встречи подружились навек.

Достижения Плеяды.

Стихотворение Ронсара «Едва Камена...» 2 .

Едва Камена мне источник свой открыла

И рвеньем сладостным на подвиг окрылила,

Веселье гордое мою согрело кровь

И благородную во мне зажгло любовь.

Плененный в двадцать лет красавицей беспечной,

Задумал я в стихах излить свой жар сердечный,

Но с чувствами язык французский согласив,

Увидел, как он груб, неясен, некрасив.

Тогда для Франции, для языка родного,

Трудиться начал я отважно и сурово:

Я множил, воскрешал, изобретал слова.

И сотворенное прославила молва.

Я, древних изучив, открыл свою дорогу,

Порядок фразам дал, разнообразье слогу,

Я строй поэзии нашел - и волей муз,

Как Римлянин и Грек, великим стал Француз.

(Пер. В. В. Левика).

Камены 2 - т.е. музы

Тем самым утверждалась мысль о высоком назначении поэта-творца.

Из цикла «Любовь к Кассандре».

Когда ты, встав от сна богиней благосклонной,

Одета лишь волос туникой золотой,

То пышно их завьешь, то, взбив шиньон густой,

Распустишь до колен волною нестесненной -

О, как подобна ты другой, пеннорожденной.

Что, локоны, завив иль заплетя, косой

И распуская вновь, любуясь их красой,

Толпе наяд плыла по влаге побежденной!

Какая смертная тебя б затмить могла

Осанкой , поступью, иль красотой чела,

Иль томным блеском глаз, иль даром нежной речи?

Какой из нимф лесных или речных дриад

Дана и сладость губ, и этот влажный взгляд,

И золото волос, окутавшее плечи?

(Пер. В. В. Левика).

Моему ручью.

Полдневным зноем утомлённый,

Как я люблю, о мой ручей.

Припасть к твоей волне студеной,

Дышать прохладою твоей.

Покуда Август бережливый

Спешит собрать дары земли,

И под серпами стонут нивы.

И чья-то песнь плывет вдали.

Неистощимо свеж и молод.

Ты будешь божеством всегда

Тому, кто пьет твой бодрый холод.

Кто близ тебя пасет стада.

И в полночь на твои поляны,

Смутив весельем их покой,

Все так же нимфы и сильваны

Сбегутся резвою толпой.

(Пер. В. В. Левика).

Мари - ленивица!

Пора вставать с постели!

Вам жаворонок спел напев веселый свой,

И над шиповником, обрызганным росой,

Влюбленный соловей исходит в нежной трели.

Живей! Расцвел жасмин, и маки заблестели -

Не налюбуетесь душистой резедой!

Так вот зачем цветы кропили вы водой.

Скорее напоить их под вечер хотели!

Как заклинали вы вчера глаза свои

Проснуться ранее, чем я приду за вами,

И все ж покоитесь в беспечном забытьи, -

Сон любит девушек, он не в ладу с часами!

Сто раз глаза и грудь вам буду целовать,

Чтоб вовремя вперед учились вы вставать,

(Пер. В. В. Левика).

Я высох до костей. К порогу тьмы и хлада

Я приближаюсь, глух, изглодан, черен, слаб,

И смерть уже меня не выпустит из лап.

Я страшен сам себе, как выходец из ада.

Поэзия лгала! Душа бы верить рада.

Но не спасут меня ни Феб, ни Эскулап.

Прощай, светило дня! Болящей плоти раб,

Иду в ужасный мир всеобщего распада.

(Пер. В. В. Левика).

Историческая заслуга Плеяды в целом :

В многогранном, по ренессансному безудержном, обнажении бытия человеческого духа;

В упоенном прославлении всего прекрасного в жизни, больших и малых её свершений;

В оптимистическом и одновременно глубоком и сложном видении мира;

По семантическому значению слово «плеяда» подразумевает некую общность людей одной эпохи и одного направления деятельности. Слово берет начало в древнегреческой мифологии. Плеяда - это семь дочерей Атланта и Плейоны, которых Зевс вознес на небо и превратил в созвездие. Шесть звезд из них сияют ярким светом, и лишь одна стыдливо прячется - ведь она, не в пример своим послушным сестрам, предпочла богам возлюбленного из смертных. Согласно той же мифологии, античным мореплавателям небесным маяком служило именно

Неудивительно, что этот на многие века и тысячелетия стал излюбленным символом для служителей муз. Особенно яркое отражение созвездие нашло в изящной словесности. Еще во времена античности, в III веке до нашей эры, зародилась александрийская поэтическая школа. Семь поэтов, относившихся к ней - Гомер-младший, Аполлоний, Никандр, Феокрит, Арамур, Ликотрон и Филик - организовались в отдельный круг и назвали себя «Плеяда». Это течение осталось в истории как образец высокой поэзии.

Прошли тысячелетия, история повторилась. В эпоху Ренессанса, в 1540 году, во Франции заявили о себе новые поэты «Плеяды». Это было время французского романтизма, а еще - повального увлечения античной поэтикой. Группа молодых поэтов во главе с обнародовали поистине революционную программу развития национальной литературы. Примечательно, что их тоже было семеро, они назвали свое сообщество не иначе, как «Плеяда». Это была попытка возродить и дать новое дыхание родной литературе, и в то же время было неким пренебрежением к вековым традициям французской поэзии.

На чем же основывалась программа поэтов «Плеяды»? Она была изложена в трактате Жоашена дю Белле и являлась своего рода манифестом не по возрождению, а скорее по созданию новой литературы. поэтов ратовало за то, чтобы привнести во французскую литературу традиции античного александрийского стиха. Подобное пожелание они объясняли тем, что именно эллинская, александрийская поэзия близка к совершенству - и по слогу, и по поэтике в целом. В откровенно слабом и спорном трактате делался едва уловимый реверанс в сторону родного языка: да, французский язык прекрасен, он имеет большие возможности, однако он не столь развит, как греческий или латынь, и потому его нужно развивать. А какой путь развития советовала избрать «Плеяда»? Это было не что иное, как подражание древним.

В поэтическое сообщество входили еще пятеро - Этьенн Жодель, Жан Антуан де Баиф, Реми Белло, Жан Дора, Понтюс де Тиар. Наследие «Плеяд», дошедшее до современности, более известно ставшей образцом истинного французского романтизма и лиризма поэзией Пьера де Ронсара, чем неудавшимися опытами младоэллинистов эпохи Возрождения. Уже в 70-е годы, на склоне лет он пишет настоящие шедевры, в частности, оставшиеся в истории французской литературы «Сонеты к Елене» - посвящение своей последней безнадежной любви. И в них нет ни следа подражательства, нет и любезного его сердцу александрийского стиха, а есть только живая, страдающая душа поэта.

В более поздние периоды в истории литературы не раз звучало применительно к поэзии слово «Плеяда». Это было уже, правда, сугубо определительным обозначением поэтов одного течения или одной эпохи. Так, в современном литературоведении часто употребляется термин «поэты Пушкинской плеяды», «плеяда поэтов серебряного» века». Но это уже, как писал Гёте, «новый век - иные птицы».

Утром, собравшись, я шёл переулком:
Море вздыхает, цикады трещат.
И в предвкушеньи воскресной прогулки
На перекрёстке замедлил я шаг.

С рокотом мимо промчалась «Субару»,
Воздухом жарким меня обдала.
Номер запомнился: семь, тройка… Дама?!
Жаль, что туза мне судьба не сдала.

Что ж Вы, графиня, опять обманули?
Сел бы за карточный стол, но, увы…
Волосы я пятернёю пригладил,
Куртку одёрнул, поправил очки.

Вдруг неожиданно пред моим взором
Образ возник – шесть мерцающих звёзд…
Мысль напросилась: зачем на кроссовер
Кэндзи Кита этот знак перенёс?

Собраны вместе в лазоревом поле
Mitsuraboshi слились в FHI.
Не находя вариантов достойных,
Автомобилю дал имя он сам…

До появления рода людского
Десятилетних сражений чреда,
Титаномахия, что Гесиодом
Нам в теогонии вспета была,

Завершена. Зевс низвергнул Титанов
В Тартар, под гекатонхейров надзор,
Их предводитель, выносливый Атлас
Сферу небесну держать обречён.

Семь дочерей: Келено, Астеропа,
Майя, Тайгета, Электра, Меропа,
И Алкиона – любовь Посейдона –
Путь морякам осветят с небосклона.

Нимфы небесные, шлейф Артемиды,
Вечно бегут, Орионом гонимы,
Ищут покой. Обращённые в звёзды
(Зевс-громовержец исполнил их просьбу)

Ночь украшают сиянием робким,
Только Меропа в созвездье далёком,
Словно стесняясь смертного мужа,
Светит слабее сестёр… Зимней стужей

Очи подняв, обратишь ли вниманье
На неприметное взгляду мерцанье:
Ясному глазу Стожары видны,
Людям сулят возвращенье весны…

Так, засмотревшись на странный узор,
Краткий по мифам я сделал обзор.
В жизни не всё так уж просто, поверьте…
Всё ещё проще – понять лишь сумейте.

=====
Основатель и первый президент компании Fuji Heavy Industries Ltd. (FHI), Кэндзи Кита, принимал личное участие в создании первого прототипа пассажирского автомобиля Р-1 в 1954 году.
Когда P-1 был создан, Кита, считавший что японский автомобиль должен носить японское имя, объявил конкурс на лучшее название для P-1. Однако ни одно из конкурсных названий не устроило Кэндзи, и он, в итоге, придумал его сам – «Субару».
Слово «субару» - японское название звёздного скопления Плеяды в созвездии Тельца. Около десятка его звёзд можно разглядеть на ночном небе невооружённым глазом, ещё около 250 - с помощью телескопа. Исконно японское название скопления происходит от глагола субару (быть собранными вместе). Бренд и его логотип также отсылают к другому, древнему японскому названию Плеяд - мицурабоси (Mitsuraboshi), намекая на шесть компаний, в результате слияния которых образовалась FHI.

А.С. Пушкин утверждал, что в основе завязки сюжета его повести «Пиковая дама» лежит реальная история из жизни княгини Голицыной, открывшей своему проигравшемуся внуку секрет трёх верных карт («Тройка, семёрка и туз выиграют тебе сряду…»).

Титаномахия - в древнегреческой мифологии битва Богов-олимпийцев с Титанами, серия сражений в течение десяти лет задолго до существования человеческого рода. Титаномахия также известна как Битва Титанов или Битва Богов.
Из греческой литературы классического периода известно несколько поэм об этой войне. Доминирующей и единственной, которая сохранилась до наших времён, является написанная Гесиодом «Теогония».
Победив Титанов, Зевс бросил их Тартар. На Атласа (Атланта), который был лидером Титанов, он положил свод небес и приказал вечно поддерживать небо на своих плечах. Атлант является символом выносливости и терпения.
Гекатонхейры - в древнегреческой мифологии сторукие пятидесятиголовые великаны, олицетворение стихий. Во время титаномахии откликнулись на призыв Богов-Олимпийцев и выступили против Титанов. Позднее они сторожат их в Тартаре.

Плеяды - в древнегреческой мифологии группа из семи нимф, дочерей Атласа: Алкиона, Келено, Майя, Меропа, Астеропа, Тайгета и Электра.
Плеяды - спутницы Артемиды, её эскорт. Впоследствии они были превращены Зевсом в звёзды - созвездие Плеяд и стали рассматриваться как небесные нимфы.
Согласно мифу, охотник Орион стал преследовать сестёр Плеяд, которые, спасаясь от его преследований, обратились с мольбой о защите к богам. Зевс превратил Плеяд в звёзды и поместил их на небо в виде одноимённого астеризма в созвездии Тельца, а Орион в наказание за свою дерзость тоже был превращён в группу звёзд и помещён на небо в виде созвездия, недалеко от Плеяд. Выходило, что теперь Орион обречён до скончания веков безуспешно преследовать Плеяд по небосклону.
Все Плеяды связываются родственными узами с богами, и лишь Меропа единственная вышла замуж за смертного, потому в созвездии, стыдясь своего поступка, она светит слабее остальных.

Плеяды (астрономическое обозначение M45; иногда также используется собственное имя Семь сестёр, старинное русское название - Стожары или Волосожары) - рассеянное звёздное скопление в созвездии Тельца; одно из ближайших к Земле и одно из наиболее заметных для невооружённого глаза звёздных скоплений.
Есть несколько различных версий происхождения названия «Плеяды». По одной из них, оно происходит от греческого «мореходствовать», потому что астеризм Плеяды наблюдается по ночам в районе Средиземного моря с середины мая по начало ноября, то есть в период активных торговых путешествий во времена античности.
«Радостно парус напряг Одиссей и, попутному ветру
Вверившись, поплыл. Сидя на корме и могучей рукою
Руль обращая, он бодрствовал; сон на его не спускался
Очи, и их не сводил он с Плеяд…»
Гомер, «Одиссея ».

У древних греков и римлян, восхождение Плеяд поутру до восхода солнца означало возвращение весны.

Поэзия Плеяды

Материал "увели" с сайта http://сайт/

Знаменитый манифест «Защита и прославление французского языка» (далее «Защита») 1549 года явился одновременно дополнением и опровержением трактата Себиле. Эта книга, вдохновленная произведением Спероне Сперони «Dialogo delle lingue » (О чрезмерном предпочтении латыни) 1542 года, явилась выражением литературных принципов Плеяды в целом. Хотя и был выбран лидером, но редакция манифеста была доверена дю Белле. Чтобы лучше понять суть реформ, к которым стремилась Плеяда, «Защиту» стоит в дальнейшем рассматривать в совокупности с произведением Ронсара «Краткое изложение поэтического искусства» и его предисловием к «Франсиаде».

Поэзия Плеяды

Взгляды дю Белле

Придерживался мнения, что французский язык в том виде, в котором был представлен в те времена, был слишком беден, чтобы служить средством для выражения высших форм поэзии. Однако он настаивал на том, что при подходящем культивировании, его можно будет поднять на один уровень с классическими языками. Он осуждал тех, кто махал рукой на родной язык и использовал латинский язык для более серьезных и амбициозных трудов. В переводах древних авторах, он советовал избегать имитации, хотя и не уточнял в «Защите», как именно этого добиться. Следовало придерживаться не только форм классической поэзии, но и отдельного поэтического языка и стиля, отличающегося от того, что использовался в прозе. следовало обогащать путем развития его внутренних ресурсов, прибегая лишь в редких случаях к заимствованиям из итальянского, латинского и греческого языков. Как дю Белле, так и Ронсар основной упор делали на необходимости соблюдения крайней осторожности при таких заимствованиях, и оба они отказывались от тенденции латинизации своего родного языка. Их манифест явился воодушевляющей защитой поэзии и возможностей французского языка. Он также явился своего рода объявлением войны тем писателям, которые придерживались менее передовых взглядов.

Яростные нападки дю Белле в адрес Маро и его последователей, а также на, не прошли незамеченными. Себиле ответил в предисловии к своему переводу «Ифигении» Эврепида. Гильом Дезотель, лионский поэт, упрекнул дю Белле в неблагодарности к своим предшественникам и указал на слабость его аргумента по поводу имитации в противопоставлении к переводу, отклоняющемуся от темы в «Комментарии к яростной защите Луи Мегре» (Лион, 1550 г.). Еще ряд заметных авторов того времени подвергли его своей яростной критике.

Дю Белле дал отпор своим многочисленным противникам в предисловии к своей второй публикации (1550 г.) сборника сонетов «Олива», вместе с которой он также опубликовал две полемических поэмы – «Musagnaeomachie » и оду, адресованную Ронсару «Против завистливых рож» (Contre les envieux fioles ). Сборник стихов «Олива» представлял собой коллекцию сонетов, имитирующих поэзию Петрарки, Ариосто и современных итальянских авторов. Впервые он увидел свет в 1549 году и был напечатан итальянским издателем Габриэле Джолито де Феррари. Вместе с ним было напечатано 13 од под общим названием «Лирические стихи» (Vers lyriques ).

Плеяда (фр. La Pléiade ) - название поэтического объединения во Франции XVI века, которое возглавлял Пьер де Ронсар.

Первоначальное название группы - Бригада ; название «Плеяда» впервые возникает в 1553 году. Ранее это же название использовала группа александрийских поэтовIII века. По аналогии с мифологическими Плеядами, семью дочерьми титана Атланта, численность участников объединения должна была составлять семь человек. Большинство участников объединения составляли соученики Ронсара по коллежу Кокре. Кроме него, в группу входили Жоашен Дю Белле, Жак Пелетье дю Манс, Жан де Лаперюз, Жан Антуан де Баиф, Понтюс де Тиар и Этьен Жодель (возможно, его впоследствии заменил Гильом Дезотель). После смерти Жана де Лаперюза в 1554 годуего место в объединении занял Реми Белло; после смерти Пелетье дю Манса в 1582 году его заменил Жан Дора.

Не следует считать Плеяду единой поэтической школой (при том, что приоритет Ронсара для всех участников группы был непререкаем). Общая установка Плеяды заключалась в отказе от традиционных (национальных) поэтических форм (в этом плане группа полемизировала с Клеманом Маро), в отношении к поэзии как к серьёзному упорному труду (а не пустому времяпрепровождению, которому якобы предавались поэты школы великих риториков и тот же Маро) и в «воспевании духовного аристократизма» . Аристократизм этот питался характерной для эпохи Возрождения и связанной с влиянием неоплатонизма апологетической концепцией поэта. Последний призван стремиться к Красоте, активно прибегая к мифологической образности, неологизмам и лексическим заимствованиям, обогащая синтаксисхарактерными для латинского и греческого языков оборотами. Вместо средневековых жанров (кроме эклоги, элегии, эпиграммы, послания и сатиры, которые всё же надлежит сохранить) предлагалось обращаться к античным (ода, трагедия, эпопея, гимн) и характерным для Италии (сонет). Манифестом группы стал подписанный Дю Белле (но, судя по всему, сочинённый при активном участии Ронсара) трактат «Защита и прославление французского языка» (La Deffence, et Illustration de la Langue Française , 1549). На рубеже 1550-х-1560-х годов позиция поэтов Плеяды, не без влияния общественно-политической ситуации, несколько изменилась: проявилась тенденция к углублению философичности, с одной стороны, и гражданского пафоса, с другой (впрочем, патриотическое чувство окрашивает собой и манифест Плеяды)

Пьер де Ронса́р - французский поэт XVI века. Возглавлял объединение «Плеяда», проповедовавшее обогащение национальной поэзии изучением греческой и римской литератур.

(Историческая заслуга Плеяды в целом :

В многогранном, по ренессансному безудержном, обнажении бытия человеческого духа;

В упоенном прославлении всего прекрасного в жизни, больших и малых её свершений;

В оптимистическом и одновременно глубоком и сложном видении мира;

В обогащении французской поэзии рядом новых форм и размеров (ронсаровская строфа) в 6 стихов: ААВССВ, защита александрийского стиха и прочее.)

Французское Возрождение. Рабле и его роман «Гаргантюа и Патнагрюэль». Гуманистические идеи. Проблематика. Центральные образы. Традиции народной смеховой культуры и их роль в романе.

Главные герои:

Гаргантюа (фр. Gargantua ) - король государства Утопия из рода великанов. Появляется в первой и эпизодически во второй и третьей книгах романа. Образ Гаргантюа - символ Ренессанса, символ отказа от традиционных жизненных установок Средневековья и возрождающегося интереса к светскому искусству и познанию мира, свободному от догм и ограничений.

Пантагрюэль (фр. Pantagruel ) - сын Гаргантюа, принц королевства Утопия. Появляется в романе начиная со второй книги. Представляет собой тип передового человека эпохи Возрождения, который интересуется сразу несколькими научными дисциплинами и видами искусства.

Брат Жан Зубодробитель (фр. Frère Jean des Entommeures ) - монах ордена святого Бенедикта. Появляется в первой, третьей, четвёртой и пятой книгах. Брат Жан - «человек молодой, прыткий, щеголеватый, жизнерадостный, разбитной, храбрый, отважный, решительный, высокий, худощавый, горластый, носатый, мастак отбарабанить часы, отжарить мессу и отвалять вечерню ». Он прекрасно проявляет себя как во время войны с Пикрохолом, так и по ходу многочисленных пиров Гаргантюа и его сына.

Панург (фр. Panurge ) - недоучившийся студент из Турени. Появляется начиная со второй книги. Сходится с братом Жаном в неистощимом жизнелюбии и пристрастии к разного рода весёлым проделкам («Панург был мужчина… с крючковатым, напоминавшим ручку от бритвы носом, любивший оставлять с носом других, в высшей степени обходительный, впрочем, слегка распутный и от рождения подверженный особой болезни, о которой в те времена говорили так: Безденежье - недуг невыносимый »). Правда, в отличие от монаха, Панург слегка трусоват («…я не боюсь ничего, кроме напастей »).

Эпистемон (фр. Epistémon ) - бывший наставник Пантагрюэля. Как и Панург, появляется в романе начиная со второй книги. Из всех друзей Пантагрюэля наиболее образован, часто пускается в различные рассуждения отвлечённого характера, что не мешает ему быть верным товарищем и добрым собутыльником.

Роман «Гаргантюа и Пантагрюэль» - серьезное произведение, в котором были подняты важнейшие, актуальные проблемы мира, человечества Эпохи Возрождения.

Проблематика романа весьма сложна и разнообразна. Одна из важнейших проблем - это антиклерикальная проблематика романа. Франсуа Рабле выступает против религии, невежества и предрассудков. До Рабле не было такого, чтобы в романе смеялись над монахами, схоластиками, религиозными деятелями в таком масштабе. Все, что связано с практикой католицизма, подвергается у Рабле жестокому осмеянию. Он ненавидит богословов, глумится над римской церковью и папой, над всякой мистикой. Для Рабле нет ничего ненавистнее монахов.

Наиболее серьезной проблематикой в романе является антивоенный пафос романа. Автор одним из первых в своё время яростно осуждает всякие войны и попытки мирового господства. До сих пор актуальным являются эпизоды романа, в которых Рабле касается проблемы войны и мира. С памфлетной остротой представлен персонаж короля Пикрохола, который мечтал завоевать весь мир и поработить народы всех континентов. Легко и быстро перекраивает он географическую карту, превратив ее в мировую пикрохоловскую империю.

Рабле в своем произведение так же, как и Пантагрюэль «вечно что-то жаждет» - пускается в поиски идеального правителя, который бы свой народ ничем не притеснял и дал бы полную свободу. Раблезианская теория политического и нравственного идеала. Теория подразумевает собой, что правитель должен быть философом, либо философ - правителем. Только мудрый и справедливый монарх может управлять страной.

Гуманисты эпохи Возрождения были мечтателями, чьи мечты были несбыточными порой. Утопия «Телемского аббатства». Рабле изображает идеал свободного общества, где люди живут так, как хотят. Нет ни строгих законов, правил. Все свободны и счастливы. Без религиозного догматизма и схоластического ученья. Людей ничем не угнетают, им дают право выбирать свою судьбу, и быть теми, кем они хотят быть поистине.

Франсуа Рабле всю жизнь боролся за новые гуманистические идеи, а также задумывался над тем, как воспитать свободную личность, необремененную религиозной догматикой. Наряду с итальянскими гуманистами он разрабатывает новую систему воспитания - педоцентрическую. Воспитание всесторонне развитой личности, которая сильна и в духовном, и в физическом аспекте своего развития.

Помимо проблем, касающихся политики, социологии, педагогики проблема отношения мужчины и женщины относительна нова. Рабле впадает в размышления о месте женщины в этом мире, а также анализирует общественную и культурную роль женщины.

Гуманистические наставления, безусловно, присутствуют в книге, но они соединены с едкой насмешкой, причем насмешка нарочито грубая, заметная, а мораль, напротив, написана между строк прозрачными чернилами. Многие не замечают её, ведь в глаза, прежде всего, бросается то, что близко нам самим(Как писал Шекспир

«…и видит он в любом из ближних ложь,

Поскольку ближний на него похож!»).

В произведении Рабле обычно отмечают исключительное преобладание материально-телесного начала жизни: образов самого тела, еды, питья, испражнений, половой жизни. Образы эти даны к тому же в чрезмерно преувеличенном, гиперболизованном виде. Рабле провозглашали величайшим поэтом «плоти» и «чрева» (например, Виктор Гюго). Другие обвиняли его в «грубом физиологизме», в «биологизме», «натурализме» и т.п. Аналогичные явления, но в менее резком выражении, находили и у других представителей литературы Возрождения (у Боккаччо, Шекспира, Сервантеса). Объясняли это как характерную именно для Возрождения «реабилитацию плоти», как реакцию на аскетизм средневековья. Иногда усматривали в этом типическое проявление буржуазного начала в Возрождении, то есть материального интереса «экономического человека» в его частной, эгоистической форме.

Все эти и подобные им объяснения являются не чем иным, как различными формами модернизации материально-телесных образов в литературе Возрождения; на эти образы переносят те суженные и измененные значения, которые «материальность», «тело», «телесная жизнь» (еда, питье, испражнения и др.) получили в мировоззрении последующих веков (преимущественно XIX века).

Между тем образы материально-телесного начала у Рабле (и у других писателей Возрождения) являются наследием (правда, несколько измененным на ренессансном этапе) народной смеховой культуры, того особого типа образности и шире – той особой эстетической концепции бытия, которая характерна для этой культуры и которая резко отличается от эстетических концепций последующих веков (начиная с классицизма). Эту эстетическую концепцию мы будем называть – пока условно – гротескным реализмом.

Материально-телесное начало в гротескном реализме (то есть в образной системе народной смеховой культуры) дано в своем всенародном, праздничном и утопическом аспекте. Космическое, социальное и телесное даны здесь в неразрывном единстве, как неразделимое живое целое. И это целое – веселое и благостное.

27. «Жизнь Ласари́льо с Тóрмеса: его невзгоды и злоключения» (La Vida de Lazarillo de Tormes: y de sus Fortunas y Adversidades ) - испанская повесть, которая была издана анонимно в Бургосе, Алькала-де-Энаресе и Антверпене в 1554 году. Рассказывает о судьбе мальчика, поневоле становящегося плутом в жестокой борьбе с нищетой и голодом. Одно из наиболее ярких сочинений литературы Возрождения; положила начало плутовскому роману. Была опубликована в самый разгар испанской Инквизиции и позже запрещена католической церковью по причине резко антиклерикального характера произведения.

Особенности стиля

Повесть изложена в виде письма от лица автора (по видимому, молодого человека) к своему господину и содержит описание своих злоключений в детском и подростковом возрасте, когда он был слугой, поочерёдно, нескольких хозяев. Несмотря на комичность или трагикомизм многих ситуаций, автор, на протяжении всей повести, сохраняет доверительно-наивную манеру изложения.

Ласарильо (уменьшительно-ласковая форма имени Лазарь) рождается в небольшой деревне у города Саламанка недалеко от реки Тормес в очень бедной семье. Его мать - вдова мельника, погибшего на войне с маврами - начинает сожительствовать с конюхом-мавром по имени Саид, который помогает своей новой семье материально, крадя продукты и дрова у своих хозяев. Через некоторое время у Ласарильо появляется темнокожий братик. Едва начав говорить, братик, впервые обратя внимание на разницу цвета кожи своих родителей, говорит о своём отце указывая на него пальцем: «Мама, смотри: страшилище!» Это очень забавляет Ласарильо, который удивлённо-задумчиво восклицает: «Сколько же должно быть ещё людей в мире, которым лень посмотреть на себя в зеркало!»

Вскоре Саида разоблачают и жестоко наказывают за кражи. Мать Ласарильо переезжает в другой городок и начинает работать в таверне. Однажды там останавливается слепой странник и просит мать Ласарильо отдать ему мальчика в качестве слуги и поводыря. Из-за тяжёлой нужды, мать соглашается. Таким образом, у Ласарильо появляется первый хозяин. Слепец оказывается довольно жестоким и скупым человеком и Ласарильо, постоянно страдая от голода, учится воровать у своего собственного господина, который сам зарабатывает на хлеб чтением молитв, знахарством, гаданием и предсказаниями будущего. Чрезвычайно жестокое обращение слепца с Ласарильо вызовет у мальчика желание отомстить своему обидчику. Однажды, во время перехода из одного городка в другой, Ласарильо направляет слепца в сторону огромного каменного столба и говорит слепцу: «Здесь небольшой ручеёк. Соберись со всеми силами и постарайся прыгнуть как можно дальше, чтобы не обмочить ноги.» Слепец следует совету Ласарильо и, сильно ударившись о столб, разбивает себе голову. Ласарильо в спешке покидает городок и скрывается от преследования.

В другом городке Ласарильо знакомится со священником, который предлагает ему работу в качестве алтарника. Священник оказывается ещё большим скупердяем и буквально морит Ласарильо голодом, скрывая от него продукты, полученные от прихожан, в специальном сундуке, запираемом на ключ. Лишь во время похорон Ласарильо ест вдоволь, и поэтому он каждый день усердно молится, чтобы Бог сниспослал как можно больше покойников. К сожалению, замечает Ласарильо, за полгода во всём приходе умерло «всего лишь» двадцать человек. Когда священник на время отлучается, в церковь заходит бродячий жестянщик и спрашивает, не нужна ли кому его помощь. Ласарильо просит его подобрать ключ к сундуку и потом расплачивается с ним продуктами, извлечёнными из сундука. Вернувшись в церковь и обнаружив кражу, священник прогоняет Ласарильо. Мальчику снова приходится искать нового хозяина.

Его третьим господином становится обнищавший аристократ, одиноко живущий в большом, тёмном, опутанном паутиной и абсолютно пустом доме (вся мебель давно распродана). Аристократ настолько беден, что сам постоянно голодает и Ласарильо, из жалости, начинает кормить своего господина, выпрашивая подаяния на улицах городка. Сам же аристократ, желая сохранить свою честь и своё достоинство, гордо расхаживает по городу, притворяясь, что живёт в роскоши. Однажды, приходят хозяева дома и просят заплатить за съем жилья. Аристократ (который до этого часто и красноречиво хвастался о своём достоинстве и благородстве) ссылается на необходимость разменять крупную монету и сбегает.

Ласарильо приходится снова искать нового пристанища и новых хозяев. Одним из таких хозяев становится странствующий проповедник, занимающийся продажейиндульгенций (возможно, фальшивых). Ласарильо становится свидетелем всевозможных махинаций своего нового господина.

Наконец, после многочисленных злоключений и страданий у разных хозяев и господ, Ласарильо, уже став подростком, находит работу в казённом учреждении и женится на потаскухе, супружескую неверность которой Ласарильо (которого теперь уже величают Ласарем) упорно не замечает.

Повесть оканчивается словами: «О моих следующих похождениях я оповещу Вашу Светлость позже».

Литературно-художественная и историческая значимость

Повесть положила начало целому жанру в испанской литературе - плутовскому роману, который позже приобрёл популярность и в других европейских странах. Героями плутовских романов становились жулики, авантюристы, прохиндеи и мошенники, как правило, вызывающие симпатии читателя. Традиции плутовского романа продолжили такие литературные произведения, как «Жизнеописание плута Гусмана де Альфараче» Матео Алемана (1599-1605), «La pícara Justina» («Хитрая Хустина») Франциско Лопеса де Уведа (1605), «Marcos de Obregón» («Маркос из Обрегона») Висенте Эспинеля (1618), «El buscón» («Мошенник») (1626), «Historia y Vida del Gran Tacaño» («Жизнь великого скупердяя») Франсиско де Кеведо (1627) и другие. Повесть «Ласарильо с Тормеса» упоминается в «Дон Кихоте» и есть основания полагать, что это произведение оказало определённое влияние на творчество Мигеля де Сервантеса. Прослеживается определённая преемственность персонажей Ласарильо и Дон Кихота: в первом случае речь идёт о первом знакомстве подростка с жизненной несправедливостью и злом, во втором случае - о борьбе уже взрослого человека с этими явлениями. И в том, и в другом случае для персонажей характерна наивность и простота в их восприятии мира.

«Ласарильо с Тормеса» не случайно написана анонимно: автор неминуемо был бы наказан Инквизицией, так как служители церкви показаны в повести с чрезвычайно негативной стороны. В целом, это произведение было своего рода реакцией на «рыцарские романы», героические мифологии и жития святых, которыми изобиловала испанская литература первой половины XVI века и в которых основные персонажи, как правило, изображались необычайно достойными, благородными и благочестивыми людьми. «Ласарильо с Тормеса» противопоставляет этой традиции непривычные доселе достоверность и реализм в описании жизни как простых людей, так и представителей привилегированных слоев населения. Само слово lazarillo стало синонимом слова «поводырь» в испанском языке, а выражение perro lazarillo стало означать собаку-поводыря.

Последние слова повести - «О моих следующих похождениях я оповещу Вашу Светлость позже» - открывают возможность для написания продолжения «Ласарильо с Тормеса». Этой возможностью воспользовались некоторые авторы более поздних времён, однако литературные достоинства их работ намного уступают оригиналу.

Похожая информация.